[indent] За год с лишним безвыездного пребывания за границей — а выездом теперь считалась поездка в Россию, — у коллектива The Enemy Within сформировались новые музыкальные привычки; к таковым относилось, например, обыкновение завершать любое выступление композицией на русском языке — в честь страны, которую Ян любил всем сердцем, при этом яростно ненавидя государство. “Моя родина — Россия, Россия без „Федерация“”, — перевести это высказывание на английский так, чтобы сохранился контекст, оказалось испытанием для его знаний. Вишня — басист Даня Вишнев, — не справился.
[indent] Сегодня последней звучала песня, успевшая стать особенно любимой и узнаваемой, — “Прыгаю-стою”; звучал Сахаров безукоризненно: депрессивно, на куски разобрано, очень по-русски, что ли... и в этой тоске, выплеснутой в песне, чувствовал, что он сейчас откинется нахуй, если концерт не закончится. Впрочем, это совершенно не мешало ему по-мальчишечьи улыбаться девчонке в первом ряду.
[indent] “Девчонке”... Нет, клятый ляд, то была не девчонка, а какая-то воскресшая богиня из пантеона каких-нибудь ацтеков. Она определённо звалась Ситлаликуэ — той самой, что, породив кремнёвый резак, метнула его на землю, сотворив шестьсот земных богов. Не меньше.
Потрясающие шелковистые волосы обрамляли прехорошенькое личико. Таким глазам наиболее подходило определение “бархатные” — из лермонтовского “Героя нашего времени”. Малиново-красная помада покрывала чувственные губы, природой изогнутые в такое изящество, что бедняга Купидон с его луком явно застрелился от зависти. Элегантная туфля, приспущенная с пятки, покачивалась на носочке. Янислав залюбовался.
[indent] — Спасибо! Спасибо, друзья, спасибо! Любим вас всей душой, — закончив петь, раздал поклоны направо и налево Сахаров, после чего повторил благодарность на русском языке.
[indent] “Только ничего на бис, умоляю”, — мысленно заклинал певец. Глянул на Вишню, поймал то же выражение в его глазах; провёл рукой по виску, стирая щекотную каплю пота. Поднял из-под ногу полупустую бутылку воды и осушил в один глоток.
[indent] В качестве послесловия пришлось исполнить “The cat” — переведённую на английский и адаптированную для местного слушателя версию культового “Котика”. Песня не о любви, которая воспринималась, будто о ней самой, — такая вот неприятная случайность; а случайность, поставленная на коммерческие рельсы, становилось закономерностью. О любви, так о любви.
[indent] Аплодисменты болью отдались в измученной голове; она, больше, потихоньку выламывала виски, оставляя после себя не иначе что зияющие дыры. Такое себе сравнение; Янислава затошнило. Он убирал инструменты, действуя на автопилоте, а когда Гейман показал наверх, мол, давай на чердак, ответно отсалютовал “я сейчас”.
[indent] Сукин сын Гейман. “Тридцать процентов мне” Гейман. Тот, кто диктует правила в пабе и, соответственно, на музыкальной площадке. Просто удивительно, что мрачный русский, эдакое дитя питерского декаданса, вечно взъерошенный, и чопорный англичанин, весь из себя зализанный и диором набрызганный, сошлись во мнениях. На разное сошлись.
[indent] Самой примечательной особенностью Нила было и оставалось не то, что он всем здесь заправлял, а его глаза. Бескомпромиссно голубые глаза-ледышки, в них вполне доставало холода для высокоточной криогенной резки.
[indent] “Так, собраться”, — Сахаров плеснул в лицо холодной воды из-под крана, а потом снова и снова. Помогало плохо, никак, по правде говоря, не помогало. На руке сработали смарт-часы, напоминая о времени приёма таблеток. Янислав неприязненно поморщился. Непереносимость доброй половины лекарственных препаратов делала приём любых медикаментов испытанием. Сахаров извлёк из кармана таблетницу, поместил таблетки на ладонь.
[indent] “Так-то дохера. Прощай печень”, — мысленно усмехнулся Ян. Ссыпал всю горсть в рот, наклонился к крану и хватанул водопроводной воды. Вода, кстати, здесь сильно лучше, чем из-под крана в России; сколько раз пил, столько раз было вкуснее.
[indent] Янислав пригладил волосы, придавая им некое подобие порядка, и направился вверх, на чердак, в святая святых паба. Нил, вероятно, называл мистера Сахарова свои другом, если допускал в это место силы. Во всяком случае, когда Ян толкнул дверь, сердце русского забилось чаще — наверное, от волнения... хотя нет, скорее, от тахикардии. Сахарова та-а-ак весело подташнивало от усталости и колёс, что чердачные балки скрипели приветливо, гостеприимно. Хей-хей, друг! Найс ту мит ю. Подходи, повиси на нас!
[indent] “Хоть вешайся”.
[indent] Спустя мгновение намерение повеситься, доставив Нилу немало хлопот, померкло. Ситлаликуэ вознеслась с грешной земли и материализовалась на чердаке, бесподобная, луноликая. Ян опять глупо заулыбался растерявшись.
[indent] — Привет, — по-простому, совсем коротко поздоровался он; приветствие относилось к незнакомке, никак не к Гейману, с которым вся группа заобщалась задолго до выступления, — а Вишня не подойдёт, он домой поехал.
[indent] Опять пригладил непослушные волосы и спросил у хозяина чердака:
[indent] — Познакомишь?
[indent] Осмотрелся, придвинул к себе первый попавшийся стул — скрипучий, падла, — и уселся на него, улыбаясь глазами и самыми уголками губ.
[indent] — Я так рад, что мы сегодня выступали у тебя, не поверишь. К некоторым заявишься — и что по аппаратуре? На сайте красиво, а на деле звук — полный отстой. — Сахаров поднял к своему виску кисть, сложенную в пистолетик, и произвёл шутливое “пуф” себе в голову. — Чем угощаешь?